Франсуаза Дольто говорила: «Всё, что проговорено, не может глубоко ранить. Для ребенка нечто скрытое от него закрывает ему путь к развитию, к созданию самого себя. Невысказанное препятствует становлению ребенка».
#влюбленныевгениальность #психоанализ #рутозеки #дольто # психология #японоведение Литературный кейс: почему говорить о чувствах исцеляет
О чувствах и эмоциях важно говорить. Особенно, если дело касается негатива.
Наше общество очень про мораль. С ранних лет ребёнку вбивают, что «негативные» чувства – это плохо: «Тебя обидели? Не обращай внимание, будь мудрее. Отобрали игрушку, а ты ударил? Ну зачем же так, это неприлично. Нужно делиться». В таких случаях ребёнок вынужден подавить агрессию, хотя очень хочется её выразить. Иногда просто страшно дать сдачи, потому что ты один, а обидчиков много, и никто не может защитить.
Тогда злость, ярость, гнев, страх отщепляются и вытесняются. Но проблема в том, что нельзя «плохие» эмоции отщепить, а хорошие оставить и чувствовать. Человеку приходится «заморозиться» и отказаться от чувств. Он начинает путаться в эмоциях, не понимать, что чувствует и ощущает. Однако его бессознательное накапливает агрессию и негатив, и рано или поздно это вырвется наружу.
В таких случаях чувства нужно обнаружить и разрешить им быть. Согласиться, что агрессия, страх, боль, злость, обида – это нормально.
В качестве примера хочу привести отрывок из книги Рут Озеки «Моя рыба будет жить».
Шестнадцатилетняя Нао столкнулась с издевательствами в школе. Одноклассники оскорбляли, пинали, ранили и кололи девочку, оставляя синяки и шрамы.
Нао скрывала проблемы от окружающих также, как и свои чувства. Девочка не могла выразить агрессию на обидчиков, поэтому направила её на себя, что привело к мыслям о самоубийстве.
Но Нао повезло. На лето она уехала к прабабушке – в монастырь к буддийской монахине Дзико.
Нао прятала шрамы и надеялась, что их не заметят. Но однажды она ощутила прикосновение пальца к маленькому шраму на спине.
"— Ты должно быть, очень злишься, - сказала прабабушка. Голос у неё был такой тихий будто она говорила сама с собой, и, может, так оно и было. А может, она вообще ничего не сказала, мне всё почудилось. Как бы то не было, горло у меня сжалось напрочь, ответить я не могла и только потрясла головой. Мне было стыдно, так стыдно, но в то же время меня до краёв переполняло неимоверное чувство печали, так что пришлось затаить дыхание, чтобы не расплакаться. «…»
На следующее утро я пошла искать Дзико и нашла её в комнате. Я встала в дверях; заходить я не собиралась.
— Да, — сказала я ей. — Я злюсь, и что? «…» И что я должна делать? Я не могу исправить папины психологические проблемы, или вшивую японскую экономику, или предательство моей так называемой подруги в Америке, или то, что надо мной в школе издеваются, или терроризм, или войну, или глобальное потепление, верно?
— Это правда. Ты совсем этим ничего не можешь поделать.
— Так, конечно, я злюсь, — сказала я со злостью. — А чего ты ожидала? Глупо было такое спрашивать.
— Да, — согласилась она. — Такое было спрашивать глупо. Я вижу, что ты злишься. Мне не нужно задавать таких глупых вопросов, чтобы это понять.
— Почему же ты спросила?
Она стала поворачиваться, медленно переставляя колени, пока, наконец, не развернулась ко мне полностью.
— Я спросила для тебя, — сказала она.
— Для меня?
— Чтобы ты могла услышать ответ.
Иногда старушка Дзико говорит загадками, и, может, потому, что я провела столько лет в Саннивэйле, у меня все еще есть сложности с пониманием японского, но в тот раз, думаю, я поняла, что она имеет в виду. После этого я начала рассказывать ей всякие мелочи, как оно было в школе и всякое такое, даже когда она не спрашивала".
В этом суть как психоанализа, так и психотерапии.
Другой обозначил чувство, показал, что оно имеет место быть. То, что Нао вытесняла, пыталась не допустить в сознание, терзало её. Заметив шрам, Дзико заметила чувства Нао, а значит и её саму. Старушка сделала то, в чём девочка так нуждалось. То, в чём нуждается каждый, приходя в кабинет психоаналитика.
